Взрывы в метро снова актуализировали террористическую опасность
Апрель 6th, 2018
К сожалению (не только для государства, но в первую очередь для всего российского общества), власти так и не сумели правильно идентифицировать сам феномен терроризма. Уже не первый год представители государства неверно определяют ту угрозу, которая нависла над Россией, рассматривая её не иначе как бандитизм.
Ещё во времена «развитого социализма» 8 января 1977 года на перегоне между станциями «Измайловская» и «Первомайская» раздался взрыв, от которого погибли 7 человек. В брежневские времена терроризма (как и наркомании с проституцией) в СССР не было, как не было и национализма. Поэтому о теракте, организованном армянскими националистами, стало известно тогда только узкому кругу диссидентской общественности.
Следующая волна терактов в московском метро пришлась уже на постсоветский период. Второй теракт произошёл 11 июня 1996 года между станциями «Тульская» и «Нагатинская». Поскольку в это время в Чечне шла первая антисепаратисткая кампания, инцидент сразу же связали с чеченскими боевиками, однако самые известные террористы той горячей поры (Шамиль Басаев, Салман Радуев) ответственности за теракт не взяли. 5 февраля 2001 года прогремел взрыв на станции «Белорусская».
В 2004 году в московском метро были совершены первые акции с участием террористов-смертников. 6 февраля 2004 года уроженец Карачаево-Черкесии Анзор Ижаев привёл в действие взрывное устройство на перегоне между станциями «Павелецкая» и «Автозаводская». 31 августа 2004 года аналогичная акция была совершена террористкой-смертницей у станции метро «Рижская». Теракты 2004 года зафиксировали важную тенденцию в общей эволюции российского терроризма постсоветского периода: их совершали уже не ради отделения Чечни от РФ. Их приводили в исполнение исламисты, представляющие и другие республики Северного Кавказа, те, кто национализму предпочитал радикальный ислам (даже если их теологические познания и были довольно скромны).
Наконец, трагедия 2010 года. Только по предварительным данным в последний понедельник марта на двух станциях метро погибли 38 человек. И количество жертв может вырасти, поскольку полученные ранения у многих пострадавших довольно тяжёлые. Писать что-то о терактах по горячим следам — дело неблагодарное. По предварительной версии правоохранительных структур, к трагедии в столичном метро причастны террористы-смертники. «Кавказская версия» также сегодня является основной. Однако торопиться с выводами не следует. Нередко казавшиеся логичными версии отвергались впоследствии по мере более тщательного знакомства с источниками. Так, в 1977 году следствие начало свои поиски не с Армении, а с республик Прибалтики и Западной Украины (которые ещё с 1940―1950-х находились под особым контролем и подозрением). В 1996 году «чеченская версия» также была главной, однако затем её ставили под сомнение. Сегодня об ответственности за теракт выходцев с Кавказа сообщают различные медиаресурсы (CNN, Baliklar.az). Однако это — косвенные ссылки на неназванные источники экстремистов. Главные ресурсы исламистских радикалов, такие как Kavkazcenter, ограничивается цитатничеством. Молчит и Доку Умаров, ещё в 2007 году провозгласивший себя главой «Эмирата Кавказ». Сначала этот «эмир» был противником террористических ударов по гражданским объектам, однако затем он свою позицию поменял. В феврале 2010 года в своём видеообращении Умаров заявил: «Война идёт не только по телевизору далеко на Северном Кавказе. Границы боевых действий будут расширены с волей Аллаха на всю территорию России, и в этом году нас ждут великие успехи». Означает ли это, что слова Умарова перестали расходиться с делом? Такого поворота нельзя исключать. Впрочем, нельзя забывать и о том, что исламисты не раз выступали с угрозами не только в адрес России, но и Запада с Израилем. В своих обращениях они брали на себя ответственность даже за аварию на Саяно-Шушенской ГЭС. Но многие из их обещаний не реализовались. И дело здесь не в благородстве «организаторов великих потрясений». Заявления и обращения радикалов — это часть их информационной и психологической войны (мятежевойны, как определял такое противостояние выдающийся военный теоретик Евгений Месснер). Не исключено, что к моменту публикации данного материала «автор» страшной террористической атаки может объявиться. Точнее сказать, он сам объявит о своей ответственности.
Пока же следует зафиксировать некоторые предварительные итоги чёрного понедельника. Трагедия в Москве (хотелось бы написать последняя, да профессиональный долг не позволяет это сделать) вновь показывает, что российские власти так и не сумели правильно идентифицировать сам феномен терроризма. Создаётся впечатление, что террористические атаки (диверсии или нападения на те или иные объекты) и планируются прежде всего для этого. Организаторам «великих потрясений» важно показать неэффективность тех, кто им противостоит. Повторяя тысячекратно фразы о террористической угрозе на глобальном или локальном уровне, мы, кажется, не задумываемся о самом термине «терроризм», который давно уже перестал для нас иметь какое-то содержательное значение. Став пиаровским лозунгом, он перестал быть предметом подлинного экспертного рассмотрения. В итоге нельзя признать удовлетворительными наши представления о том, кто такие северокавказские террористы, каковы их цели, каков кодекс их поведения, этические установки и политические ценности.
Само понятие «терроризм» производно от латинского слова terror, то есть страх. В знаменитом словаре Владимира Даля терроризм определяется как «устращивание (такая форма слова приводится в словаре. — С.М.), устрашение смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства». Между тем, согласно выводам многих отечественных и зарубежных психологов и специалистов по психиатрии, кратчайший путь к страху ― отсутствие понимания того или иного явления. В первую очередь люди бояться неизвестного и непонятного. При чём же здесь теракт в столичной подземке или предшествующие трагические инциденты в Чечне, Ингушетии Дагестане или на Кавказских минеральных водах?
Страх перед террористами растёт, а также и отчуждение русских от кавказцев. Непонятное явление страшит, а непонятный Северный Кавказ страшит вдвойне. Прибавим сюда и патерналистский характер российского общества, привыкшего к отеческой заботе государства, готового делегировать свои права и свободы мудрому отцу-вождю.
Между тем, как справедливо заметил ещё в 2007 году кавказовед Мурад Карданов, «северокавказский эмират сегодня — внеочередной кандидат на попадание в список террористических организаций. Просто по факту заявления Умарова о том, что вновь созданное государство присоединяется к мировому джихаду против западной цивилизации». Сами исламские радикалы Кавказа готовы рассматривать себя в качестве участников мирового джихада и имеют свою вполне определённую позицию по проблеме Ближнего Востока (даже если их самих и не слишком готовы поддерживать из-за рубежа). В их материалах мотивы борьбы с Израилем и еврейским миром выражены не менее чётко, чем идеи противостояния «неверной России». В одной из листовок дагестанских салафитов говорится: «Выставление напоказ — иудейский метод. Иудеи весьма преуспели в своём умении разрушать народы с помощью женского соблазна и очарования». Создаётся ощущение, что все эти листовки и боевые листки, а также материалы на веб-сайтах кавказских исламистов прошли мимо очей наших правоохранительных структур и властей разного уровня. Иначе не повторяли бы они слова об окопавшихся на Кавказе «бандитах» и «бандитском подполье».
Сегодня на Северный Кавказ пришла идеология радикального исламизма. Это результат очень сложной рефлексии относительно места исламского мира в России и на глобальном уровне. Со стадиальным отставанием наш Кавказ повторяет тот путь, который ранее прошёл исламский Восток. От стремления уподобиться Западу многие восточные мыслители пришли к выводу об отказе от национализма в пользу возвращения к истокам (фундаменту) исламской религии. Поскольку же борьба против Западного мира конвенциональным оружием (государство vs государство) была невозможна, радикальные исламисты прибегли к созданию надэтнических и трансграничных сетей, принципиально новых игроков на мировой арене. Ещё в 1960 году упомянутый нами военный теоретик Евгений Месснер говорил, что современная война ― это не война армий, а мятежевойна, в которой нет линий фронта и армий, а государству противостоит криптоармия партизан, диверсантов и террористов. Такую войну Месснер называл психологической. Но как противостоять этой мятежевойне, которая уже пришла в российскую столицу?
Начиная со времён двух чеченских кампаний, внутри РФ значительно выросло число поклонников израильских методов борьбы с террористами. Они есть и во власти, и среди экспертов. Бесспорно, с точки зрения технической и профессиональной уничтожение конкретных террористических групп израильскими специалистами вызывает восхищение. Чего стоят такие всемирно известные операции, как «Шаровая молния» (освобождение заложников на территории Уганды) или «Меч Гедеона» (уничтожение террористов, организовавших захват израильских спортсменов в Мюнхене в 1972 году)! Но проблема в том, что антитеррористическая активность ― это не ситуативные атаки специальных групп. Это стратегия, включающая помимо силовой составляющей политические, идеологические и прочие элементы. Поэтому, признавая высокий профессионализм израильтян (который, кстати, не спас их ни от ХАМАС, ни от «Хезболлах», ни от различных интифад после громких побед над арабскими государствами), подчеркнём: Израиль на оккупированных им территориях никогда не ставил своей задачей интеграцию местного населения. Он занимался гарантиями безопасности для еврейского государства и, если угодно, элементарного выживания во враждебном окружении. Ни о каком плавильном котле или ассимиляции-аккультурации на занятых территориях речи не шло. И трудно было бы предположить подобный результат, принимая во внимание сам характер государства Израиль.
Но на Северном Кавказе задача Москвы — это формирование единой политической нации. Следовательно, антитеррористическая философия в России не может строиться на ближневосточном опыте. Она должна скорее обращаться к испанскому, французскому или британскому опыту, где жёсткость государственной позиции сочеталась с поиском механизмов «мягкой силы», с разделением противников страны на умеренных и радикалов, на применение переговоров в сочетании с точечными ликвидациями главарей террористических групп. Добавим, что и точечные ликвидации не были самоцелью. Они дополнялись публичными судебными процессами, на которых вчерашние брутальные вожди превращались в ягнят, готовых покорно отвечать на вопросы следствия и искать спасения от обвинителей. Непраздный вопрос, кто был бы более ценен России, мёртвый боевик (который превращается в мученика) или развенчанный радикал, перестающий быть кумиром для подражателей?
В связи с этим сегодня в борьбе с террористической угрозой необходима не столько броская риторика, сколько ясное понимание динамики, причин терроризма как стратегии и тактики политического насилия, его разновидностей и движущих сил, а также различение теракта и любой банальной гангстерской разборки. В конечном итоге бороться надо сначала с идеями, доказывая их несостоятельность и человеконенавистнический характер, а только потом уже с конкретными исполнителями.