Тройное самосознание русских
Июль 21st, 2018
Читая о реакции русских на катынскую резолюцию польского парламента, я вспомнил, как двадцать два года тому назад мой знакомый навестил меня вместе с двадцатилетней русской. Был 1987 год. В мою квартиру вошла Татьяна. Тогда я впервые увидел homo soveticus. Татьяна была девушкой крупной. Симпатичное лицо, испуганные, растерянные глаза и ужасно уродливая одежда. Она была совершенно беспомощна. То, что мы ей показывали: пластинки, альбомы, книги, наши на ломаном русском рассказываемые анекдоты она воспринимала, как сообщения из космоса. Когда настала ночь, я решил провести агрессивную атаку на её советскость.
Обезвредить знание
У меня дома было несколько экземпляров книг, изданных на русском языке в Париже. Я снял с полки самую толстую и вручил Татьяне. От одних надписей на обложке лицо её запылало румянцем. Она читала всю ночь. Утром её большие глаза искрились. Она сказала: «Они там написали, что мы как фашисты». Вся фактография коммунистических преступлений: убийства, гулаги, психушки – вонзилась в её советское знание, как осиновый кол. Мы разговаривали, и я чувствовал, как Татьяна борется. Что с того, что вчера вечером она рассказывала нам, что каждый в Советском Союзе должен быть в комсомоле. Что с того, что в её городе, отдалённом от Москвы на 3000 километров, у пионеров только две специализации: фотография и альпинизм. Фотографами могли стать только владельцы фотоаппаратов. Татьяне остался альпинизм. Она рассказывала, как трудно при её полноте висеть на стене, как ей страшно, как она плачет, как ненавидит это занятие. Но совсем другое дело была информация, что тип, который смотрит с каждой стены и из каждого главного сквера, создал одну из наиболее преступных систем, ответственных за миллионы невинных жертв. Книга русского историка, живущего в свободном мире, встала против всех, кого Татьяна знала дома и в школе. Ей вдруг пришлось выбирать, лжив ли её мир или она, может быть, попала в один из тех домов, в которых вражеская пропаганда изливает в её невинное ухо клевету. Когда я смотрел на её борьбу, я жалел, что дал ей прочитать эту книгу. Новое знание мучило её, словно грипп. Она не могла принять его, её отец, её учитель не мог вдруг стать лжецом. Она должна была обезвредить новое знание, отбросить его, купить колготки, о которых мечтала, и в целости и сохранности вернуться к своему альпинистскому отчаянию. На вокзале я видел, что книга, которую она прочитала, превращается в её восприятии в призрак. Когда она садилась в поезд, Ленин вернулся на своё место. Татьяна на президентских выборах наверняка голосовала за Владимира Путина. Ведь он так же, как и она, не отрёкся от своих корней. Я думаю, что подобным же образом другие русские вросли в лживое самосознание, оно стало их правдой. Они не могут освободиться от него.
Клетки – это их позвоночники
Есть такой рассказ Топора. Экспедиция приземляется на неизвестной планете и видит людей, заключённых в клетки. Начинают освобождать их, но, как только разрушат клетку, человек, находящийся в ней, умирает. Когда остаётся последний, они спрашивают его, почему все они умерли, неужели так не любят свободу? И слышат в ответ: «Потому что это не клетки, это их позвоночники». Так и с русскими. Атаки их СМИ на польский парламент, это удивительное для нас отсутствие желания признать очевидные факты вызваны тем, что мы хотим перерезать их позвоночник, а им кажется, что без этого позвоночника они не могут жить. У этого рассказа нет морали. Русские, их образ мысли и жизни, их цивилизация – совершенно иные, чем наши. Мы иначе определяем фундаментальные понятия. Мы не можем создать мир политического согласия, сближения государств, политика примирения кажется невозможной, и с этим следует смириться. Но государство – это одно, Татьяна, Дмитрий, Володя – это другое. Их философия, литература, искусство, их способ воспринимать другого человека – тут мы можем кое-чему научиться, чего мы понять не в состоянии. Мы должны привыкнуть к тому, что у русского тройное самосознание: человек с золотым сердцем, авторитарный государственник и homo sovieticus. Последнее – это болезнь, будем надеяться, что излечимая. Но врачи – не политики, а время.