Светлана Бахмина: болезнь в тюрьме – это смерть
Август 9th, 2018
Президент России Дмитрий Медведев внес поправки в законодательство, чтобы облегчить условия содержания в тюрьмах тяжелобольных заключенных. Элементарная медицинская помощь в тюрьме становится роскошью, говорят освободившиеся из мест лишения свободы.
Бывает и так, что больных в тюрьмах не лечат сознательно. Именно это случилось с Сергеем Магнитским, умершим в ноябре прошлого года в следственном изоляторе в возрасте 37 лет, утверждают правозащитники, друзья и коллеги юриста, консультировавшего фонд Hermitage Capital.
Светлана Бахмина о жизни в тюрьме знает не понаслышке. Юрист, бывший менеджер компании “ЮКОС”, будучи в заключении с декабря 2004 до апреля 2009, родила в тюрьме дочь.
О своей жизни в колонии, будучи в положении, Светлана рассказала Севе Новгородцеву.
Сева Новгородцев: Светлана, как у вас жизнь складывается? Прошло полтора года после вашего освобождения…
Светлана Бахмина: В общем, складывается неплохо, как обычная жизнь, пожалуй.
С.Н.: У вас дочь скоро уже, видимо, начнет говорить или уже начала говорить.
С.Б.: Что-то уже начала.
С.Н.: Скажите, эти роды ужасные в тюрьме как-то сказались на ребенке или на вас? В каких условиях вы там рожали девочку?
С.Б.: Сказалось или нет, пока сложно говорить, жизнь покажет. Надеюсь, что не так сильно, как могло бы. В общем, тюрьма – это не то место, где лучше рожать детей.
С.Н.: Конечно, а в тюрьме есть специальные больницы или родильные дома? Или вас отправляли за пределы лагерной системы?
С.Б.: Да, именно меня, да. Я рожала вне колонии, а вообще, существуют специальные колонии, где находится что-то типа роддомов. Женщин буквально привозят туда со схватками, они там рожают и после родов 2-3 дня там находятся, а затем их отправляют обратно в колонию. В колонии есть дом малютки, где находятся новорожденные. К сожалению, с чем я как раз сейчас пытаюсь бороться, в таких домах очень мало мест, для совместного проживания мам с детьми. Обычно только небольшое время, месяц или два, мать находится с ребенком непосредственно в одной комнате, а дальше она уходит в так называемый отряд, живет в бараке как обычно, а ребенок находится в таком детском доме внутри колонии.
С.Н.: А мать имеет доступ к ребенку?
С.Б.: Она может навещать, да, но, к сожалению, на совсем не продолжительное время, час-два в день. И, конечно, тот контакт, который нужен с ребенком, в таких условиях весьма затруднителен.
С.Н.: Беременность – это вообще процесс сложный и болезненный. Если вам нужно было обратиться к врачу, была такая возможность?
С.Б.: Вы знаете, у меня были нормальные, человеческие отношения с врачами. Они переживали в какой-то степени и за меня и старались делать все, что могли. Дело в том, что колония – это совсем не то место, оно не рассчитано для родов. У меня, к примеру, вплоть до 8-го месяца не было возможности сделать ультразвуковое исследование, просто его там не было физически, и все.
То есть кроме самых элементарных анализов, которые могут взять в колонии, ничего нет. Гинеколог приезжает раз в две недели, может осмотреть. Это вся помощь, которая может быть оказана. Если что-то экстренное, конечно, могут увезти в больницу.
Словом, таких мер недостаточно, конечно. Я не говорю о том, что, будучи в положении, продолжаешь оставаться все в том же режиме и в тех же условиях. Например, что для женщин, что для мужчин предусмотрена так называемая баня раз в неделю. Этого, естественно, недостаточно для женщины, а тем более для беременной женщины. Никаких исключений не предусмотрено. В 6 утра подъем, в 10 вечера отбой. Прилечь, допустим, в течение дня возможности нет. Такие довольно-таки суровые условия.
Обделенные люди
С.Н.: Светлана, а что вам там делать пришлось? Надо было работать?
С.Б.: Да. Поначалу, когда я попала в колонию, меня определили в швейный цех. Также как и практически все остальные женщины, я села за машинку, стала шить. Я хорошо уже шила, еще с детства, с советских времен, когда нечего было носить и приходилось все делать самой, поэтому сильного шока у меня не было. А так, конечно, все это довольно напряженно и интенсивно, потому что оборудование, естественно, старое, пыльное.
С.Н.: А что за изделия вы шили?
С.Б.: В основном это была форма для военных, для тех же работников службы исполнения наказания, какая-то рабочая одежда. Незамысловатая с одной стороны, а с другой стороны, за качеством тоже следили строго.
С.Н.: На форме строчка должна быть четкой.
С.Б: Строчку смотрели, да. Возвращали в случае брака. Были такие случаи.
С.Н.: А что там нынче за женщины сидят? За что, по большей части? Какие-то экономические преступления или, может, преступления на почве семейных разборок, ревности, что за публика сидела с вами в лагере?
С.Б.: Вы знаете, к своему удивлению, хоть я и не считала себя девушкой из высшего общества, корни у меня довольно-таки простые, из рабочей семьи, но, попав туда, я поняла, что о существовании 90% людей, которые там сидели, я никогда и не подозревала. Потому что большая часть – это люди, даже не то чтобы простые, они где-то социально выкинутые из общества, где-то чем-то обделенные. К сожалению, очень много наркоманов. Я даже до этого не представляла, что такая проблема существует в таком количестве. Молодые красивые девушки, ужасно.
Очень многие сидят, конечно, из-за семейных проблем, например, убила мужа сковородкой или зарезала и так далее. Какие-то мелкие кражи, но в основном наркотики. По экономическим преступлениям не так много народа сидит. Скажем, людей, с которыми я могла говорить на одном языке, хоть как-то поддерживать беседу, чтобы было более или менее интересно, их можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Безусловно, низкий интеллектуальный и материальный уровень. Многих бросили, многих бросают, когда они туда попадают. Это, я считаю, самое ужасное, потому что, в принципе, там можно продержаться только потому, что ты знаешь, что на воле тебя ждут. А когда тебя не ждут, все гораздо сложнее, и люди ожесточаются. Я видела таких женщин, они превращаются в каких-то диких животных. Они знают, что вокруг никого нет родного и им не на кого рассчитывать, и они, конечно, борются за себя всеми доступными способами.
С.Н.: В лагере есть санчасть или фельдшер?
С.Б.: В лагере, да, имеется санчасть, есть фельдшеры, есть там один врач, который, по сути, делает все, что только можно. Периодически приезжают специалисты, окулист, например, раз в полгода, гинеколог раз в месяц может приехать. Ужасная ситуация, конечно, с зубными врачами. И на воле это довольно дорогостоящая процедура, а в тюрьме тем более до этого никому дела нет. Там в принципе невозможно лечить зубы. Вариант только один – если у тебя очень сильно болит зуб, то тебе могут его вырвать, это все. И то врач приезжает раз в две недели, просто чтобы удалять зубы тем, у кого совсем нет сил терпеть. Что меня особенно поразило, это что очень многие молодые женщины без зубов.
Конечно, отчасти это образ жизни, тот же так называемый чифирь, ну и отсутствие зубного врача тоже сказывается. Болеть там невозможно. Болезнь – это смерть в тюрьме. Если у тебя что-то существенное, то можно надеяться только на родственников, которые тебе передадут необходимые лекарства, на себя самого и на Господа Бога.
Юридическое образование
С.Н.:Я как-то беседовал с Буковским, он, сидя еще во владимирской тюрьме, начал свою деятельность, помогал зэкам, писал им разные прошения, грамотно, с пониманием юриспруденции и прочего. Вот вам, юридически подготовленному человеку, пришлось использовать свои знания закона?
С.Б.: Да, конечно. У меня там была обширная практика. На самом деле, ужасает уровень не то, что юридической грамотности, а вообще грамотности и понимания того, что происходит. В отношении некоторых заключенных допускаются откровенные нарушения, а они просто понять этого не могут, не то что решают с этим бороться. Миллион кассационных жалоб, ходатайств было написано, я надеюсь, что кому-то это помогло.
В тюрьме юридический момент абсолютно упущен, там адвокатов себе могут позволить считанные единицы. Конечно, на стадии суда у нас законом предусмотрено предоставление адвоката, но нужно понимать качество услуг такого бесплатного адвоката. Конечно, он делает формальный минимум, а за себя бороться по-настоящему приходится самому.
С.Н.: Понятно. Закон – это вообще штука зыбкая в любой стране, а в России сейчас вообще непонятно, где рамки его применения, потому что все знают, что закон очень часто применяется избирательно. Грешат все, а наказывают того, кого надо.
С.Б.: Да, избирательность, к сожалению, присутствует, причем не всегда понятно, от чего она зависит: от настроения чьего-то, от политической ситуации, от экономических каких-то моментов. Здесь масса факторов, просто у нас такая ситуация исторически сложилось, скажем так.
С.Н.: У нас на днях появились материалы из Америки. Там пара конгрессменов хотят внести законопроект, чтобы всех, кто по Магнитскому проходил в неблагоприятной роли, хотя бы в Америку не пускали. И они основывают это на нарушении Хельсинкских соглашений. То есть американцы действуют в рамках своих законодательных возможностей, потому что, видимо, другой управы не найти.
С.Б.: Это сложный вопрос. У меня как у юриста, возникает вопрос, на каком основании включать какие-то ограничения в отношении людей, по которым судом ничего не вынесено, их вина или возможная причастность не определена? Здесь это не совсем корректно, некий правовой беспредел в каком-то смысле. А с другой стороны, мы понимаем, что действительно никакой другой управы абсолютно нет. Но, по большому счету, самое печальное в этой ситуации то, что, судя по списку этих людей, большинству из них будет наплевать, простите, на такие ограничения. Им, может быть, в Америку-то и не надо, счетов у них там нет.
С.Н.: Поедут в Австрию вместо этого.
С.Б.: Ну, я думаю, они решат эти проблемы как-то по-своему. В принципе безнаказанность в этом смысле так и останется.
С.Н.: Я читаю очень многие оппозиционные сайты, и народ довольно жестко пишет по поводу нынешней системы законности в стране. Если взглянуть на картину в очень общем плане, общее дело правосудия хоть по миллиметру движется в сторону исполнения закона, по вашему мнению? То есть правды чуть больше стало, чем пять лет назад?
С.Б.: Очень сложный вопрос. Боюсь, что я здесь буду пессимистом.