Социального взрыва избежать не удалось
Декабрь 25th, 2017
Власти очень боялись социального взрыва. Для того, чтобы предотвратить его, правительство принимало превентивные меры, особенно заботясь о положении дел в крупных городах с большим скоплением рабочих, например – в Тольятти, где кризис автопрома грозил обернуться массовыми протестами.
Правительство предпринимало меры по спасению автомобильной промышленности, а оппозиционные активисты сколачивали региональные коалиции, которые должны были объединить социальные движения, направив гнев населения против местных и центральных властей. В свою очередь левые идеологи оживленно обсуждали книги французских философов и взаимные обиды. Все были заняты делом.
Беда пришла оттуда, откуда не ждали. Пока столичное начальство устраивало дорогие и помпезные торжества в честь Победы, одержанной 65 лет назад, в шахте «Распадская» в Междуреченске произошел взрыв метана. Страна в полной мере обнаружила катастрофу лишь на следующий день, когда расчистился эфир, забитый сообщениями о парадах, официальных речах и празднествах. Не удивительно, что взрыв метана стал в Кузбассе сигналом к взрыву массового негодования.
То, что вспышка социального протеста произойдет именно в шахтерском регионе, можно было бы предсказать, опираясь на опыт 1989 года. Тогда забастовка горняков парализовала угольную промышленность СССР, ускорив кризис советской системы. Однако с тех пор шахтерское движение существенно ослабело. Независимый профсоюз горняков потерял значительную часть своих членов и организаций. Закрытие шахт, проигранные трудовые конфликты деморализовали рабочих. Лидеры горняков совершали одну ошибку за другой, сначала поддерживая Ельцина и его реформы, затем – возлагая надежды на «красного губернатора» Амана Тулеева. В скором времени жесткий полицейский режим, установленный в Кемеровской области бывшим оппозиционером Тулеевым, подавил все ростки гражданской активности.
Вполне понятно, что в таких условиях ни правительство, ни работодатели, ни местные власти, ни, возможно, сами шахтеры не ожидали, что здесь может произойти что-либо подобное тому, что случилось в Междуреченске 14-15 мая. Авария на шахте «Распадская» внезапно продемонстрировала, что терпение людей не безгранично. На шахтах России и Украины аварии с человеческими жертвами происходят постоянно, став наглядным итогом политики приватизации и реструктурирования отрасли, проводимой властями обеих стран. Разумеется, было бы неверно утверждать, будто в советской угольной промышленности всё было хорошо. Если бы всё обстояло так, не случилось бы и знаменитых забастовок 1989 года. Но во времена, когда шахты принадлежали государству, крупные аварии с человеческими жертвами и грубое нарушение техники безопасности были всё же исключением. После того, как отрасль была приватизирована, стоимость человеческой жизни резко упала. Причем не только в глазах собственников, экономящих на безопасности во имя прибыли, но и в глазах самих шахтеров, которые, по собственному признанию, нередко идут на риск ради повышения выработки. Именно низкая зарплата – в сочетании со сдельной оплатой труда и стремлением менеджмента выжать максимум из уставших людей и изношенного оборудования – создали нынешнюю катастрофическую ситуацию.
С началом кризиса положение дел ещё больше ухудшилось. Альтернативные возможности трудоустройства для жителей шахтерских регионов оказались крайне ограничены. Только либеральным экономистам может придти в голову идея, что шахтерам, недовольным своим заработком, надо заняться мелким бизнесом. В экономике для такого количества «мелких бизнесменов» просто не хватит ни средств, ни места. Где они возьмут первоначальный капитал? Что они будут продавать? И, главное – кому?
Когда в Междуреченске начались массовые беспорядки, губернатор Тулеев обвинил во всем местных безработных. Позволительно, однако, спросить, откуда в Междуреченске столько безработной молодежи? И почему она настроена столь агрессивно? Не является ли это само по себе результатом экономической и социальной политики власти, и, в первую очередь, того же Тулеева?
Рабочие, вышедшие на демонстрацию после аварии на «Распадской», требовали повышения заработной платы и улучшения условий труда. Власти упорно повторяли, что все претензии надо адресовать не им, а владельцам шахты. Первоначальная позиция властей точно соответствовала требованиям неолиберальной идеологии, предполагающей полное невмешательство правительства в трудовые отношения. Между тем, регулирование заработной платы вполне может быть делом государства, если только оно сознательно от этого не отказывается, фактически передавая собственникам свои права. Со своей стороны, власти не должны жаловаться, когда граждане предъявляют им претензии. Если чиновники приписывают себе в заслугу любые позитивные процессы, происходящие на подведомственной территории, то не надо удивляться, что потом граждане будут считать их виновными в любых происходящих на той же территории неприятностях.
В то же время опыт, накопленный за прошедшие годы, прекрасно позволяет рабочим понять, что власти и предприниматели постоянно выступают заодно, а потому требования к одним предполагают и требования к другим. Если кто-то не разобрался в этом раньше, то кризис окончательно прояснил дело.
В конечном итоге, с тем, что требования шахтеров справедливы, вынужден был согласиться и губернатор Тулеев. Правда, лишь после того, как противостояние перешло в силовую фазу, начались столкновения между рабочими и ОМОНом.
Конфликт в Междуреченске может быть погашен за счет традиционного сочетания репрессий и уступок. Но произошедшие события свидетельствуют о том, что, несмотря на все усилия правительства, несмотря на громогласные заявления о победе над экономическим спадом, социальный кризис в стране нарастает. Можно держать целые команды аналитиков, прогнозируя возникновение новых «горячих точек» на карте России, можно разрабатывать меры по борьбе против массовых волнений. Но в условиях, когда социальным кризисом в возрастающей степени затронуто всё общество, никто не сможет предсказать, где именно и почему произойдет очередной всплеск недовольства. Пока социальные проблемы не решаются, пока не изменились приоритеты социальной и экономической политики, этот кризис будет углубляться.
Что касается левых, оппозиционеров и даже профсоюзных деятелей, то они сплошь и рядом оказываются в роли изумленных наблюдателей. На протяжении нескольких последних месяцев лидеры Независимого профсоюза горняков, когда-то являвшегося важнейшей общественной силой в Кузбассе, заняты были не подготовкой шахтерских выступлений, а спорами с руководством Всероссийской конфедерации труда по поводу того, кто и с кем должен объединиться в рамках общего курса на слияние свободных профсоюзов. Чем закончится процесс профсоюзного объединения, сопровождаемый расколами и взаимными обвинениями, пока не ясно. А протест рабочих тем временем развивается стихийно.
Упадок профсоюзного движения в угольной отрасли, наблюдаемый на протяжении прошедших полутора десятилетий, тесно связан с торжеством неолиберализма. Свободные профсоюзы не сумели своевременно распознать угрозу, подняться на борьбу с ней. Когда стало ясно, что новым частным собственникам никакие профсоюзы не нужны, тем более – свободные, было уже поздно.
Однако поражение рабочих организаций не означает конца рабочего движения. Протест лишь принимает другие формы. Вместо организованного сопротивления мы видим стихийный бунт. Движение отброшено назад в историческом смысле, но не уничтожено, не умерло. Уничтожить рабочий протест невозможно до тех пор, пока есть наемный труд и его эксплуатация.
Именно стихийное недовольство масс будет определять перемены в общественной жизни страны в ближайшее время. Другое дело, что стихийные протесты сами по себе не приведут к преобразованию общества. Они лишь подтолкнут перемены, разворачивающиеся на другом уровне. Власти придется что-то предпринимать, чтобы успокоить общество и восстановить управляемость. Увы, левые и профсоюзные организации пока что остаются по преимуществу наблюдателями и комментаторами. Если они действительно хотят влиять на положение дел в России, им предстоит ещё очень и очень многое изменить в самих себе.