Иван Грозный против Тараса Бульбы
Декабрь 11th, 2017
Два фильма демонстрируют два нынешних подхода: по одному Сталина можно назвать эффективным менеджером, в другом же нет явных героев и антигероев
Праздник «народного единства» был вчера (4 ноября) отмечен двумя кинематографическими событиями, которые фактически можно считать событиями общественно-политическими. Телевидение показало фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба» (появившийся на большом экране весной этого года), а в кино прошла премьера фильма Павла Лунгина «Царь». Взгляд на «народное единство» у двух режиссеров оказался весьма различным. И различие это довольно точно отражает тот реальный раскол в обществе, из-за которого нам пока еще далеко до подлинного единства народного.
ВРАГИ СОЖГЛИ РОДНУЮ ХАТУ
В «Тарасе Бульбе» народное единство проистекает из той новации, которую г-н Бортко внес в повесть классика. В отличие от Гоголя режиссер «убил» жену Тараса и сделал эту невинную жертву основным мотивом для развертывания справедливой освободительной войны запорожских казаков против поляков. Так сказать, враги сожгли родную хату – и вот вам, уважаемые зрители, реальное доказательство их преступлений.
Из гоголевского текста столь однозначные выводы совершенно не следуют. В литературном первоисточнике, конечно, военному выступлению предшествуют дошедшие до казаков слухи о бесчинствах, допускаемых ляхами и жидами, однако никаких доказательств не приводится. Напротив, Гоголь акцентирует внимание читателя на том, что запорожцы сами рвались в бой хоть с султаном, хоть с ляхами – был бы лишь на то формальный повод.
Добавив то, чего не было у писателя, кинематографисты зато выпустили другой тесно связанный с данной проблемой момент. «Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу» – так Гоголь описывает жестокость казаков. А в другом месте (ближе к концу повести) он указывает на то, как запорожцы сжигали девиц даже у алтарей христианских храмов, а затем поднимали копьями с улиц младенцев и кидали их в пламя, уже пожиравшее женщин.
У г-на Бортко казаки тоже не ангелы, однако, их патриотическая деятельность выражается лишь нанесением врагу урона в честном бою. И это не удивительно. Ведь ныне у нас эпоха идеологий. Да к тому же кино – вещь дорогостоящая, нуждающаяся в поддержке государства. Тогда как перед Гоголем в XIX веке не стояла никакая пропагандистская задача. Он мог позволить себе честно отражать реалии былых времен. И великим русским писателем стал, поскольку писал так, как подсказывали ему ум и сердце, не обслуживая ничьих политических интересов. Даже в маневрировании среди враждующих литературных группировок Николай Васильевич не преуспел, поскольку говорил, что думал, вне зависимости от того, понравится ли это друзьям и врагам, царю и цензору, Белинскому и Аксакову.
Так что же выходит? Наши кинематографисты просто выполняют государственный идеологический заказ? Не думаю. Пожалуй, дело здесь обстоит сложнее, и в этом кроется объяснение различий между Бортко времен «Собачьего сердца» и Бортко времен «Тараса Бульбы». Как бы ни относились мы к морально-этическим аспектам его творчества, с чисто кинематографической точки зрения оно всегда высокопрофессионально. Оно вызывает зрительский интерес и приносит неплохие кассовые сборы. А для того, чтобы обеспечить эти сборы, надо ориентироваться не на Гоголя, не на Булгакова, не на вечные человеческие ценности и даже не на свои собственные политические убеждения. Надо ориентироваться на настроения масс. На то, что зритель хочет увидеть в данный момент времени.
В конце 80-х гг. на волне перестройки, на волне растущего уважения к интеллигенции, на волне неприятия шариковых и швондеров, на успех был обречен именно такой фильм как «Собачье сердце». Но нынешнему зрителю, приученному к тому, что Россия со всех сторон окружена коварными врагами, нужен уже совершенно иной продукт. Сказал как-то раз Путин насчет демократов, которые шакалят у иностранных представительств, – и вот уже весьма современный смысл обретают знаменитые слова Тараса: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?»
Как ни парадоксально это прозвучит, но патриотическое творчество Бортко – абсолютно американское, абсолютно голливудское в своей основе. Все, что работает на кассовый сбор, в фильме присутствует. Все, что усложняет кинематографический продукт, нещадно изымается. Яркие краски, богатые костюмы, красивые лица актеров, прекрасные мелодии, чарующие пейзажи, интригующие батальные сцены – все это в изобилии есть у Бортко. Но зато выпущены гоголевские длинноты, с трудом поддающиеся переработке в воспитанном на клипах мышлении современного зрителя. Нет также излишнего натурализма в пытках и батальных сценах – ведь если показать, как мучается человек по-настоящему, зритель в страхе сбежит, не досмотрев фильм до конца.
И еще один важный момент. «Тарас Бульба» принципиально отличается от патриотических фильмов советской эпохи. В них враг часто изображался карикатурно – бесноватый фюрер, туповатые враги рабочего класса, хилые псы-рыцари, которых русский мужик косит десятками. Сегодня такой «дешевкой» российского зрителя уже не проймешь.
Наука «ура-логия» требует принципиально новых решений вопроса о том, как добиться мощного, единодушного «Ура!!!», свидетельствующего о народном единстве. И вот уже ляхи у Бортко выглядят красиво, благородно. Фильм обладает всеми признаками дорогого, престижного продукта, за который не жалко заплатить деньги. Ведь сделано не хуже чем в Голливуде.
Еще весной, когда я впервые смотрел «Тараса Бульбу», все время вспоминал американский фильм «Патриот» с Мэлом Гибсоном в главной роли. Он ведь тоже уничтожает толпы супостатов в ответ на то, что враги сожгли родную хату. И детишкам своим малолетним ружья в руки дает. Американский патриот убивает англичан, наш – поляков. И делается это вовсе не для того, чтобы науськать зрителей на иностранцев. Британия, как известно, сегодня большой друг США. Но коли есть у зрителя платежеспособный спрос на патриотизм, кинематографисты удовлетворят его в лучшем виде. Ничего личного – только бизнес.
НАРОД БЕЗМОЛВСТВУЕТ
Г-н Лунгин в отличие от г-на Бортко сделал фильм абсолютно в русской традиции. Когда я вчера его смотрел, все время вспоминал грустного, пронзительного «Андрея Рублева», снятого великим Андреем Тарковским. А концовка, в которой одинокий царь Иван Васильевич удивляется, почему людишки не вышли праздновать казнь митрополита Филиппа Колычева, очевидным образом восходит к пушкинскому «Народ безмолвствует».
В своем фильме г-н Лунгин делает все не так, как г-н Бортко. Никаких специальных красивостей. Муки человеческие показаны сравнительно реалистично. Если не сказать натуралистично. Вот медведь на потеху Ивану Грозному выпускает кишки из отданных зверю на расправу людей. А вот Малюта Скуратов клеймит супостатов каленым железом, и видно, как дымится сожженное человеческое мясо.
Битва в «Царе» тоже нисколько не напоминает битву в «Тарасе Бульбе». У Бортко красивый герой (или антигерой, но тоже обязательно красивый) косит врагов саблей на фоне не менее красивого пейзажа. У Лунгина русские с поляками топчутся в грязи, убивая и умирая грустно, гнусно, а самое главное – без всякой славы. Русских героев, вернувшихся с поля брани, ждут репрессии. Если от польской сабли еще можно было спастись воинской доблестью, то от царского гнева не спасает даже заступничество митрополита.
Да и как тут можно спастись? Ведь согласно их же собственному признанию на следствии, герои «шакалили» у польского короля Сигизмунда и у «представительства его» в Великом Новгороде.
Пейзаж у Лунгина все чаще серый, печальный, тарковский. А к концу фильма мрак совсем сгущается.
Лица людей по большей части зверские. На фоне некоторых персонажей мишка, раздирающий внутренности опальным воеводам, выглядит просто доброй, домашней зверюшкой.
Изо рта у помазанника божьего торчит одинокий зуб. Остальные видимо сгнили, как и положено зубам человека XVI столетия.
И самое главное. В фильме Лунгина нет любовной линии, если, конечно, не считать таковой любовь к царю совершенно зверской Марии Темрюковны, глядя на которую думаешь, что к счастью для Московии репрессиями заведовала не она, а «добрейший» опричник Малюта Скуратов-Бельский.
Словом, Лунгин сделал все возможное для того, чтобы фильм оказался некассовым, чтоб массовый зритель не нашел в нем тех выработанных Голливудом фишек, которые приковывают людей к экрану. И впрямь, зал, где я смотрел «Царя», даже в день премьеры был заполнен меньше чем наполовину, причем кое-кто уходил уже спустя десять – пятнадцать минут после начала.
Смотреть фильм Лунгина – это работа, а не отдых. Причем работа не только для мозгов, пытающихся осмыслить жуткую картину нашего великого прошлого. Это работа для чувств, не желающих мириться с мерзостью, после просмотра которой и аппетит не улучшится, и пивко под футбольный матч не так гладко пойдет.
Даже тени народного единства в «Царе» не просматривается. Свои с упоением режут своих же. Более того, своими они их явно не считают. В фильме Лунгина нет, собственно говоря, народа, осознающего себя таковым. Есть лишь царь и подданные, что опять-таки вполне соответствует реалиям XVI века.
Тараса под конец фильма сжигают ляхи. А «Царь» завершается тем, что Малюта сжигает православную церковь с инакомыслящими (точнее, инакочувствующими) монахами, не желающими выдавать убийце тело покойного митрополита.
Удивительная вроде бы получается вещь. Патриотический фильм, настраивающий на думы о народном единстве, выдержан в традициях американской культуры ХХ века. А фильм, назвать который патриотическим язык не повернется, сделан в традиции русской культуры, идущей от Пушкина. Традиция эта может нравиться или не нравиться, но вряд ли даже самый, что ни на есть квасной патриот, рискнет сказать, будто ее не существует.
Впрочем, ничего удивительного на самом деле здесь нет. В любой стране национальные чувства культивируются с использованием одних и тех же инструментов. Американский патриот фабрикуется «фабрикой грез» примерно тем же самым способом, которым фабрикуется патриот русский. А вот настоящая национальная культура всегда в какой-то мере отличается от национальной культуры соседа, поскольку она зависит не только от господствующих в мире культурных течений, но и от особенностей исторического пути конкретного народа.
Пушкин сформировался на волне европейского романтизма, но он отличается и от Шиллера, и от Байрона, поскольку российский мир начала XIX века отличался от мира немецкого или английского. Точно также кино, чувствующее связь современности с ушедшим недавно миром советского тоталитаризма, будет отличаться от того кино, которое снимается в стране, переболевшей совсем иными болезнями. И оба этих культурных явления, вместе взятые, будут принципиально отличаться от кинопродукта, выработанного преимущественно для того, чтобы удовлетворить рыночный спрос на народное единство в красивой упаковке.
МИФ ИЛИ УРОК?
Два фильма, сошедшихся 4 ноября, демонстрируют два нынешних подхода к отечественной истории.
Первый подход состоит в том, что история – это миф, который конструируется с использованием отдельных элементов реального прошлого для решения задач, поставленных настоящим. В этом подходе Сталин вполне может быть эффективным менеджером, а Иван Грозный – создателем великого централизованного государства. Ведь потребитель предъявляет рыночный спрос на красивый товар, а не на мучительные раздумья, бессонные ночи и осмысление огромного объема информации, необходимого для того, чтобы понять картину прошлого.
Другой подход состоит в том, что история – это урок, который надо извлечь, дабы не повторять ошибок прошлого. В этом подходе нет явных героев и антигероев, как нет их в реальной жизни. А изучение прошлого представляет собой тяжелую работу, которую массовый зритель (он же потребитель) все равно не осилит.
Важно, чтобы осилила хотя бы элита. Поскольку в то время, когда обыватель потребляет народное единство, упакованное ему в соответствии с последней модой, элита ведет страну по тому или иному пути. И очень важно, куда наша элита на этот раз заведет Россию.