Егор Холмогоров: об ай-печи и национальной идее
Август 8th, 2017
Публицист, главный редактор «Русского обозревателя» Егор Холмогоров повествует о том, какой должна быть великая Россия. Где в ней нужно спать и что носить русскому человеку. Враг № 1 всех русофобов (так он сам себя называет) также рассказал, как построить идеальную Россию. Холмогоров заверил, что с этого пути его не свернуть.
– Какой вы видите будущее России? Какой она должна стать в идеале?
– Я думаю, что это должна быть страна с большим количеством населения, чем сейчас. Нам нужно около 300 миллионов. Сейчас Россия явно недонаселенная страна. В территориальных границах страна должна охватывать как минимум нынешние славянские государства – Россию, Белоруссию, Украину. Конечно, если какие-то галицийские западенцы хотят валить в Европу – пусть валят, но основанная часть Украины – это все-таки Россия. Кроме этого, небольшие государства вроде Молдавии и Казахстана так или иначе будут тяготеть к России.
– Каким должно быть государственное устройство в такой стране?
– Это должна быть страна с политическим режимом, который сочетает элементы народной монархии по Ивану Солоневичу, то есть монархии, которая ориентирована на постоянный контакт между властью и обществом. С другой стороны, государство должно включать элементы электронной демократии. Очевидно, что для наших просторов только появление новейших средств связи, электронных и социальных сетей, создает адекватные инструменты для того, чтобы она по-настоящему развивалась. Информационная эра именно для России дает колоссальный шанс и толчок к развитию. Без этого наше национальное единство не осуществимо. Сейчас такие инструменты появились, они позволяют онлайн и синхронно осуществлять национальное единство. Грубо говоря, есть девять часовых поясов, в которых можно жить синхронизированно и с очень высокой скоростью информационного обмена.
Понятно, что это должно быть дополнено адекватной транспортной инфраструктурой. Любая стратегия 2020, 2050, 2100 годов и какая угодно еще – все эти стратегии должны начинаться с постановки вопроса о развитии инфраструктуры железнодорожных сообщений, авиасообщений, автодорог, должна быть создана удобная и быстрая система перемещения.
За развитием транспортной инфраструктуры должна последовать деурбанизация. Потому что собирание больше чем 10 процентов населения в одном городе и собирание больше половины населения вокруг небольшого количества мегаполисов, где они теснятся, сидят друг у друга на голове со страшной дороговизной жилья и так далее совершенно непереносимо и неприемлемо. Русский человек при благоприятном развитии через 50-100 лет будет жить на русской земле в миниусадьбе. Я думаю, тот романтизированный быт русской усадьбы, воспетый в русской классике, в значительной степени реализуется в быте простой русской семьи среднего достатка в будущем.
– При таком раскладе надо вернуться к традиционному русскому быту, традиционным ценностям?
– Вы знаете, что я активный сторонник творческой реархаизации культуры, возвращения к традиционным формам, которые были заложены в средневековье. Они были искусственно вырваны при вестернизации Петра Великого, и образовался колоссальный культурный разрыв. Строго говоря, с тех пор русский человек живет в таком шизофреническом состоянии. Глубинные навыки и образы, которые предопределяли направление и смыслы нашей культуры, были вырваны и заменены на европейские.
На сегодняшнем уровне развития технического инструментария, реархаизация не только неизбежна, но и позитивна.
– Это значит, что нужно ходить с айфоном и топить печь в избах?
– У нас огромная ошибка в оценке этих технологических вещей. Мы, с одной стороны, берем русскую культуру, которая сложилась и замерла в конце XVII века. С другой стороны, мы берем новейшие достижения мировой культуры. Глядя на этот трехсотлетний разрыв, мы говорим – «смотри, вот это выглядит убого, по сравнению с тем как это выглядит сейчас». Но это некорректно. Если мы не сможем пробежать этот трехсотлетний шизофренический разрыв, то мы как нация будем уничтожены.
Айфон он же тоже развился на основе ламповых компьютеров и телефонов Белла, то есть тот совершенный продукт, который мы получили (это действительно продукт совершенный), это результат длинной технологической и культурной эволюции. Проблема же состоит в том, что русская печь – это начальный момент для возможной такой же длинной эволюции. Реальный температурный режим печи для приготовления еды, например, совершенно не похож на режим духовки или свч-печи. Пища в нем не жарится, не варится и даже не совсем печется, она томится. А этот вкус для меня как для человека, выросшего в деревне, ни с чем несравним, он прекрасен и уникален. Но сегодня в современную квартиру русскую печку не поставишь, да она не очень и нужна. Но это не повод разрушить ее и выбросить. Это повод для того, чтобы начать долгую и кропотливую работу, которая позволяла бы в условиях хотя бы загородного усадебного дома, о котором я говорил, воспроизводить ее позитивные свойства на новом уровне.
Если когда-нибудь появится «айпечь», она будет не только нашим национальным хитом, но и международным.
– Вы говорите о трехсотлетнем разрыве. Иными словами, достижения русского авангарда начала XX века, конструктивистские идеи вы отрицаете?
– Я ни в коем случае не говорю о том, что развитие русской культуры совсем прекратилось в XVII веке. Есть очень хороший термин Шпенглера «псевдоморфоз» – русский гений развивался в не совсем подходящих для этого формах. Но при этом даже в этих неподходящих формах русский гений показал себя во всей красе. В этом смысле разрывать связи с авангардизмом не нужно, нужно встраивать его в общий контекст.
– Возвращаясь к идеальной России, как следует одеваться русскому человеку?
– Конечно, насильственно навязывать всем сарафаны и косоворотки глупо. Но мне представляется, что вполне нормально двигаться в сторону все большей национальности в смысле одежды.
– Зачем?
– Во-первых, это красиво. Я думаю, что ваш вопрос связан с моими репликами в связи с инициативой Всеволода Чаплина о введении дресс-кода.
– Допустим.
– В исходной формулировке идея дресс-кода звучала примерно так: давайте одевать наших женщин предельно скромно и невозбуждающе. Всеволод Емелин в своем стихотворении даже применил слово «уродливо», не совсем это справедливо, на мой взгляд. Для того чтобы не вызывать у гостей с Кавказа острого сексуального желания. В такой логике этот подход непродуктивен, мягко говоря. Неправильно одеваться серо и безлико, как нищеброды. Если вопрос о дресс-коде не пустая болтовня, то необходимо исходить из того, что нужно одеваться не сколько скромно, а в соответствии со своими национальным интересами. Это, конечно, предполагает и скромность, и сдержанность. По крайней мере, мини-юбок на Руси не было, оголение всего и вся тоже не было. Но при этом русская женщина была одета красиво. В церковь как ныне не надевали все худшее, дабы показать скромность, одевались нарядно. Де-факто мы утратили традиции нарядной одежды.
– А как одевается сегодняшний горожанин?
– Очень и очень серо. Даже если он одет в модные и популярные бренды, он старается одеться серо. То же самое могу сказать и о себе. Обычно я одеваюсь чаще всего в европейском стиле. Сейчас, например, на мне сине-серая английская рубашка и серый английский шерстяной жилет. А ведь это не русский способ, русские носили яркие одежды, стараясь подчеркнуть свой статус. Поэтому, чтобы выйти из нынешней серости, необходимо вернуться к национальным костюмам. Сегодня наши девушки, чтобы компенсировать серость, выставляют наружу максимальное количество своего оголенного тела, которое по определению серым быть не может.
– Это плохо – что выставляют?
– Этически я это оценивать нарочито не хочу. Здесь все зависит от точки зрения. Мужчинам – да, оголенное тело нравится, это привлекает. Но это ли внимание нужно современной девушке? Мужчина хочет секса, а девушки хотят любви, они хотят выйти замуж и так далее. Но такой внешний вид вызывает только мимолетное желание у мужчин. Поэтому, почему бы им не переодеться в сарафаны, которые позволят девушке выразить индивидуальность и сформировать к себе долгосрочный интерес мужчины?
– А мужчинам что носить?
– Моя несбыточная мечта – это когда мужчины будут ходить не только в косоворотках, но и в кафтанах. По-моему, это красиво. Гораздо красивее, чем, например, европейский пиджак.
– Скажите, обстановка, которую живописует Елена Колядина в романе «Цветочный крест», вам близка? Можно эту обстановку использовать в качестве некого руководства пользователя для русских людей?
– Я это воспринял как попытку заранее высмеять тему, интерес к которой будет неизбежен. Этот роман, в отличие романов, например, Алексея Иванова, написан любительски, без серьезного знания реалий XVII века и самое главное – без любви к предмету. Очень много там лингвистических игр, которые не характерны для той эпохи.
Достаточно сравнить это произведение с замечательным литературным памятником – «Житием протопопа Аввакума», чтобы понять, где настоящее. Есть у Аввакума сцена вполне в духе романа Колядиной. К нему как к священнику приходит грешница и начинает подробнейшим образом рассказывать о своих сексуальных подвигах, и как это самого Аввакума смущает, как он испытывает желание. Но он не пытается ею овладеть или ее сжечь, а он берет свечку и капает себе раскаленным воском на руку, чтобы погасить свое желание. В этом смысле разница между священником, который ожигает свою руку, чтобы победить грех, и священником, который распаляется грехом и сжигает вожделенную им женщину, – есть разница между реалиями XVII века и тем, что выдумала автор этого произведения.
– Вернемся от греха к идеалу, к совершенной России. Как можно реализовать ваш вариант государства? Что для этого нужно делать – громить, захватывать власть насильственным путем или как-то иначе?
– Честно говоря, я не понимаю, как погромы могут помочь нашему культурному перевороту. Скорее они повредят. Я думаю, надо действовать на нескольких уровнях.
Прежде всего – на личностном. Заметьте, я сторонник русской традиционной культуры и лишь немного стараюсь следовать традиции в быту или в одежде, но это имеет колоссальный резонанс. Кто-то с негативной оценкой (типа, «фофудьеносец»), кто-то с позитивными отзывами, но так или иначе люди реагируют. Но главное не это, главное, чтобы интеллектуальная часть нашего класса, которая знает традицию, которая стремится так или иначе к ней, пропагандировали всеми мерами. Я думаю, что через некоторое время на это появится мода и среди молодежи.
Нужно в данном случае противостоять культурной агрессии, что русское – это не модно. Нужно увеличивать количество музеев, увеличивать спрос на русские национальные игрушки. Мне, к примеру, очень нравятся Филимоновские игрушки из Одоево. Но не матрешки. Я имею в виду не саму игрушку-матрешку, а стиль «интурист» советского времени, который нужно подавлять, а торговцев на Арбате гонять. Гонять, как торговцев наркотиками.
Кроме этого, можно, например, ввести в школах курс «Основы русской культуры». Ведь РПЦ добилась введения ОПК, и теперь молодежь будет отличать «аминь» от «абзаца». А в области национальной культуры пока ничего такого нет. А должно быть. Причем не только теоретические, но и практические занятия – на уроках труда пробовать воспроизводить элементы народного орнамента. По крайней мере, тем самым можно будет реализовать ту часть мальчишеского населения, которая любит рисовать свастики. Пусть они не рисуют свастики со смыслом «хайль Гитлер», а пусть рисуют русские народные орнаменты. Иными словами, все можно приладить к делу – было бы желание.
Потенциал русской культуры огромен, сейчас это такая запертая плотина, и если ее спустить, то это будет мощный поток.
– Этот поток не смоет культуру малых народов, например, мою национальную, вотяцкую культуру?
– С моей точки зрения, большинство малых народов, которые хотели смыться, уже смылись. Есть народы, которые фактически исчезли, они не смогли существовать отдельно от русских. Но если у малого народа есть потенциал к развитию, то русская культура только подхлестнет этот процесс – именно через развитие своего, непохожего на русское.
При этом в том варианте развития, о котором мы говорим, не будет снята рамка общероссийской культуры. Я называю ее русской, но это уже не этническая культура великороссов – не культура духовного стиха и свадебного обряда, а национальная культура, надэтническая, где было место и Айвазовскому, и Левитану. Для развития большей части этносов появление надэтнического этажа, скорее, будет к лучшему.
– Вы постоянно критикуете так называемых русофобов. Кто все эти люди?
– Это несколько очень разных слоев.
Были европейцы, у которых была именно фобия, то есть страх перед русскими. Это сформировалось еще в XVIII веке, когда поначалу французы, а затем англичане настраивали мировое сообщество против русских. То есть это была такая внешняя русофобия, манипуляция европейским общественным мнением против России. В этом смысле это явление было не уникальным. Была германофобия, например.
Уникальным явлением русофобия стала, когда была воспринята русской западнической интеллигенцией. С эпохи Чаадаева (не Алексея), Грановского, Герцена и прочих. В этот момент в Европе развивался романтизм, европейская интеллигенция открывала свои нации. А значительная часть русской интеллигенции, обратившись к своей нации, увидела на ее месте пустоту. Всё было отрезано при Петре и дальше. И обнаружив, что Россию не за что любить, западники сделали вывод, что ее надо ненавидеть.
Разумеется, такой вывод сделали не все. Против западников появились славянофилы, которые нашли, за что Россию любить. Они стали носить бороды, национальное платье, то есть протестовать против западников и против петровской шизофрении. Между прочим, мало кто знает, что родоначальником такого национального протеста был Пушкин, который ходил в русском платье по Михайловскому, а его бакенбарды – это была легальная форма бороды. Пушкин носил густые бакенбарды для того, чтобы носить бороду, не нося ее. Это факт очень редко подчеркивается.
В ХХ веке те же русофобские лозунги были подхвачены большевиками и связанной с ними еврейской интеллигенцией. Сразу скажу, что речь не идет о каком-то жидомасонском заговоре, а о том факте, что количество еврейской интеллигенции в рядах большевиков было обширным. Их там было физически много, потому что именно они первыми откликнулись на призывы большевиков. Для большевистской интеллигенции русофобские лозунги были средством сокрушения старого строя.
И вот уже деятель Пролеткульта Джек Алтаузен выкрикивал на всю страну:
Я предлагаю Минина расплавить,
Пожарского. Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками Октябрь застал.
Случайно им мы не свернули шею,
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь, они спасли Рассею!
А может, лучше было не спасать?
Правда, в 1930-е годы это безобразие было задавлено. Было знаковое событие – в 1936-м театр Таирова поставил оперу «Богатыри» по хулиганскому русофобскому либретто Демьяна Бедного. Молотов ушел с прослушивания, хлопнув дверью. Было принято специальное постановление с резким осуждением этой поделки, а «пролетарского поэта» даже исключили из партии.
Когда произошла десталинизация, с русофобскими лозунгами 1920-х годов вышла интеллигенция. И это было востребовано в формате диссидентского движения, поддерживаемого Западом. Именно об этой интеллигентской войне и написана знаменитая книга Шафаревича «Русофобия». А «русская партия», в которой участвовали немало выдающихся писателей, поэтов, художников, напротив – не получила поддержки даже у советского руководства.
К сожалению, именно эта русофобская диссидентская идеология стала практически официальной во времена перестройки и ельцинской России. Все самые пошлые, примитивные и подлые лозунги о вечном русском рабстве, о лени, о пьянстве, о неспособности русских ни к чему великому и так далее стали нестись и с телевидения, и радио, со страниц газет. Фактически это была идеология правящего слоя 1990-х. А поскольку отбор в существующую политическую элиту осуществлялся в то время, то эти лозунги, эта идеология существуют до сих пор. А антирусофобы, несмотря на массовую поддержку народа, находятся на периферии. Хотя, конечно, сегодня это уже не маргинальный уровень, с нами приходится считаться.
Сейчас, к сожалению, появилась еще одна генерация русофобов. Это, так сказать, разочаровавшиеся патриоты. Русофобы от бессилия. Это люди, хотевшие быть националистами, но уставшие «долбиться об систему» и не желающие принимать постулат, что «в России надо жить долго, очень долго». К примеру – писатель Юрий Нестеренко, уехавший в США и оттуда опубликовавший манифест «Исход». Смысл – Россия должна быть уничтожена, потому что она не соответствует замыслам, вкусам и идеалам «национал-демократов». Посему такие люди совершают двойной иудин грех – предательство вкупе с национальным самоубийством, самоубийством себя как русских. Но ответственность за этот грех, помимо них самих, конечно, ложится и на антирусскую политику русофобствующей элиты.
– С идеями более или менее понятно, а что касается вас лично. Что бы вы ответили тем, кто говорит, будто «Егор Холмогоров доказывает, что его цель – увеличение числа женщин с фамилией Холмогорова»?
– Знаете, я предпочитаю, скорее, увеличение количества детей с фамилией Холмогоров. Для меня этот вопрос более актуален.
Для каждого человека важным является построение своей личной жизни, и далеко не у каждого она складывается удачно. Я думаю, что у Генриха VIII или у Ивана Грозного она складывалась менее удачно, чем у меня. Понимаете, в жизнь большинства людей, в том числе ведущих совершенно распущенный, бесстыдный и отвратительный образ жизни, никто почему-то не лезет. Либо лезут со снисходительной улыбкой.
То, что именно в мою жизнь совершается интервенция с крайней ненавистью, с выдумыванием бесконечного количества слухов и лжи (в информации про Холмогорова – лжи процентов 90-95), связано с ненавистью к моей общественной позиции. С тем, что я эту позицию выражаю достаточно резко.
И наконец, самое главное – я не иду на компромиссы с теми, кого можно назвать тусовкой. Категорически не собираюсь ей нравиться. Есть люди, которые пытаются понравиться тусовке, время от времени помахивая: нет, ребята, я все-таки ваш. У меня есть абсолютно весь бэкграунд для того, чтобы считаться принадлежащим тусовке. Мой папа был актером Таганского театра, лично знакомым с Высоцким. Я учился в культовой для московской тусовочной интеллигенции 57-й школе, я общался и общаюсь со знаковыми людьми тусовки. Но при этом никаких сигналов о том, что я готов идти на сотрудничество, не давал. И я не хочу этого.
Честно скажу, что я предпочту, чтобы про меня написали тысячу раз «ЕСД», придумали какую-нибудь ахинею про цыгана, припомнили очередные «сто баксов». Более того, я готов и сам провоцировать какие-то такие истории, идти на сознательное их обострение.
Я честно хочу сказать, в том числе через ваше издание, которое она с большим удовольствием почитывает, что я не готов идти с тусовкой на компромисс. Но, несмотря на то, что я занимаю такую непримиримую позицию, несмотря на ад из постоянных насмешек, клеветы, слухов, фейков, скандалов и так далее, потопить меня не удается. В этом смысле я какой-то пробковый: из той субстанции, в которую меня пытаются окунуть, меня все время выталкивает наверх. Я и впредь буду поступать так же. Мне уже поздно чего-то бояться.
– Вы считаете себя состоявшимся человеком?
– Всякому хочется большего. Но если сравнивать со многими славянофилами, теми, кого я считаю своими духовными предками, среди которых кто-то умер, ничего не написав, кто-то умер, ничего не опубликовав, кто-то умер, не реализовав ни одной своей идеи на практике, то да – я состоявшийся.
Я не дорос до Юрия Самарина, который получил возможность практически определять политику правительства, не дорос до своего абсолютного идеала Михаила Никифоровича Каткова, передовые статьи которого могли стоить министру его должности. Но при этом даже по сравнению с таким гигантом, как Хомяков, я вполне успешен – он умер, практически не увидев публикации своих работ.
Приведу простой пример. В 2006 году на Рождественских чтениях, на заседании в Большом Кремлевском дворце, я очень громко и внятно высказался о том, что нужно вернуть иконы на кремлевские башни. На этот Новый год, который я встречал на Красной площади, я видел иконы – Спасителя на Спасской башне, Николу Можайского на Никольской башне. То есть они были восстановлены. Прошло меньше пяти лет, а те идеи, которые для меня важны, были реализованы.
Поэтому жаловаться на жизнь для меня было богохульством.