“40 дел в день превращают правосудие в конвейер”
Сентябрь 1st, 2017
Кризис, импортированный в Россию два года назад, увеличил количество судебных разбирательств между компаниями и предпринимателями. В итоге бизнесмены все чаще предпочитают решать свои проблемы самостоятельно, избегая обращаться в суд, где процесс рискует затянуться надолго, а решение может оказаться шаблонным. Председатель Арбитражного суда Москвы Олег Свириденко в интервью GZT.RU рассказал, почему судьи не укладываются в сроки.
В последнее время слышны упреки в том, что арбитражные суды превратились в конвейеры, решения штампуются, поэтому стороны стараются уладить споры не через суд, а обходными путями. У вас есть такое ощущение?
Думаю, что увеличение числа дел в нашем суде с 96 тыс. в 2008 г. до 177 тыс. в 2009 г. косвенно отвечает на вопрос, есть ли доверие к правосудию — сегодня за решением своих споров стороны обращаются именно в суд. Однако обратной стороной подобного роста числа исков становится невероятная нагрузка на судей и аппарат суда.
К сожалению, когда судья в день проводит до 40 заседаний, судебный процесс неизбежно превращается в конвейер. И мы, и руководство арбитражной системы отдаем себе отчет, что это недопустимо, и в условиях подобной нагрузки стараемся максимально не допускать снижения качества рассмотрения дел.
Тем не менее, говорить о том, что дела «штампуются», нельзя. Судья всегда вникает в дело настолько, насколько это возможно в текущих условиях. Назвать это «штампом» было бы нечестно и несправедливо по отношению к судьям и их труду. На днях я издал приказ о запрете находиться в суде позже 24 часов, потому что судьи и в это время, и в выходные продолжают работать. Так они пытаются хотя бы частично компенсировать сумасшедший конвейер, потому что они — высокие профессионалы, уважающие себя и свои решения.
Есть ли выходы из этой ситуации?
Для этого должны заработать инструменты досудебного регулирования. До 1995 г. в Арбитражном процессуальном кодексе (АПК) была норма, которая требовала, прежде чем прийти в суд, предъявить претензию другой стороне. Если в течение 30 дней претензия не удовлетворялась, истец подавал иск. В этом не было ограничения доступа к правосудию, но часть дел успешно разрешалась до суда. Не могу понять, для чего этот порядок изменили. Ведь большинство споров, например, по арендным отношениям — это обычные неплатежи. Граждане, приходя в суд, просто приносят платежку об оплате долга. Мы возбуждаем процедуру, проводим предварительное заседание, выходим в судебное заседание, а оно пустое: платежка, проверка, подтверждение, фиксация задолженности, и спорить-то не о чем.
Эффективность досудебного урегулирования споров подтвердил и действующий с 2009 г. институт обязательного досудебного обжалования решений налоговых инспекций в вышестоящих инстанциях. Число налоговых дел в 2009 г. по сравнению с 2008 г. сократилось на 25%. А ведь еще в 2007 г. эти дела давали очень заметную нагрузку.
На подведении итогов работы суда за 2009 г. вы заявили о необходимости увеличить процессуальные сроки при рассмотрении дел. Чем вызвана такая необходимость?
На подведение итогов года прозвучала цифра — 111 дел в среднем рассмотрел один судья в месяц в 2009 г. Назначить эти дела судья обязан в силу действующей нормы АПК в течение месяца. Как только он выходит за пределы этого срока, тут же поступает жалоба от сторон: он нарушил процессуальный срок, это ущемляет наши права. Но назначить эти дела в срок — нереально. Так данная норма при подобной нагрузке становится способом оказания давления на судью. Предположим, судья уложился в срок при назначении дел.
После того, как он вынес решения, ему нужно отписать мотивировочную часть — в течение пяти дней. В неделю у судьи получается от 50 до 100 решений, следующая неделя — новые судебные рассмотрения. Когда ему отписываться, откуда взялись эти пять дней? Существующие процессуальные сроки вызывают целый ряд комплексных проблем, к тому же они никак реально не мотивированы. В нескольких европейских странах, например, этих сроков вообще нет. Полагаю, пора серьезно поднимать вопрос принципиального их пересмотра.
А как увеличение сроков может отразиться на сторонах?
С моей точки зрения, это никак на них не повлияет. Правосудие — это не стометровка, зачем превращать судебный процесс в сомнительные гонки? Ведь, когда стороны приходят в суд, они ожидают прозрачного процесса, всестороннего изучения обстоятельств и справедливого решения. Изначально нереальные сроки превращаются или в инструмент давления на суд или провоцируют тот конвейер, о котором я говорил выше. В итоге страдает качество решений, то есть, де-факто, и стороны спора и репутация суда.
Высшим арбитражным судом (ВАС) подготовлен законопроект об упрощенном судебном рассмотрении споров до 100 тыс. руб. Это поможет разгрузить суды?
Безусловно, существенный позитивный эффект будет, и мы с нетерпением ожидаем принятия инициатив ВАС. Предварительный анализ показывает, что упрощенная процедура рассмотрения споров позволит нам сократить нагрузку до 95–100 тыс. дел в год. Это все равно немало, но уже и не 177 тыс. Если говорить о некоторой оптимальной нагрузке, то в нашем суде, полагаю, должно в год рассматриваться около 50 тыс. дел. Тогда у судей оставалось бы больше времени на сложные дела.
То есть упрощенное производство — хорошо, но недостаточно?
Насколько я знаю, упрощенное производство — это лишь одно из предложений ВАС, касающееся нагрузки. Существует целый ряд инициатив Высшего арбитражного суда, в частности по арбитражным заседателям, которые в комплексе, надеюсь, дадут желаемый результат.
Другой вопрос, что сегодня некоторые юристы пытаются поставить под сомнение и предложения ВАС по упрощенному производству, утверждая, что оно приведет к ограничению доступа к правосудию. Мне кажется, критики забыли, что еще в начале 90-х дела до 100 рублей (примерно 10 тыс. по современному курсу) арбитраж вообще не рассматривал. Такие дела рассматривались в ведомственных арбитражах при министерствах. Сегодня этих структур не существует, но такие споры могли бы рассматривать, например, нотариусы. Почему бы государству, контролирующему их деятельность, не передать им обязанность рассматривать простые расчетные дела по суммам, скажем, до 10 или 50 тыс. руб.? Если нотариус ошибся — можно оспорить это в суде, но количество дел в любом случае уменьшится. В противном случае федеральные судьи у нас занимаются не отправлением правосудия, а арифметикой, высчитывают проценты по бесспорным делам на 2, 3, 10 тыс. руб.
Какие дела сейчас дают большую нагрузку?
За год на 79% выросло число дел по ценным бумагам. По таможенным делам нагрузка выросла на 80%. Очень серьезная нагрузка по делам о собственности, а рекорд роста — неисполнение обязательств по договорам, более 150% роста. В банкротных составах общая нагрузка возросла на 98%. И что вызывает тревогу — увеличилось количество требований внутри банкротных дел. По предыдущему году было 1–1,5 тыс. требований, а сейчас их количество выросло до 8 тыс. В следующем году это может вылиться в увеличение числа дел о банкротстве, так как не все компании смогут исполнить свои обязательства.
Значит, нужно, наконец, принимать закон о финансовом оздоровлении?
Закон нужен, но вопрос в том, каким он должен быть. Мне представляется, что не надо концептуально менять процесс возбуждения дел. Сейчас для того, чтобы возбудить процедуру банкротства, необходимо решение суда, вступившее в законную силу. В режиме преодоления последствий кризиса инициировать процедуру банкротства ради получения предприятия, а не денег, на мой взгляд, опасно. В этой ситуации, полагаю, упрощение процедуры возбуждения банкротства может стать серьезной ошибкой.
То есть вы предлагаете усложнить процедуру банкротства?
Отсутствие денег — это еще не состояние банкротства. И пока нет процедуры возбуждения дела в суде, предприятие договаривается, пытается рассчитываться, но как только дело появилось, все начинают спешить первыми встать в очередь. И все — предприятие тонет. Естественно, тогда и пятилетней реабилитации ему может не хватить, чтобы выправить ситуацию. На мой взгляд, эта ситуация неправильная.
Мое предложение — чтобы дополнительно к решению суда, вступившему в законную силу, прилагался бы еще акт судебного пристава о невозможности взыскания, и только при наличии этих документов суд мог бы возбудить процедуру банкротства.
На днях Конституционный суд (КС) принял решение, которое многие расценили как поддержку формирования прецедентного права (когда решение суда по какому-либо делу закрепляет практику по аналогичным делам в целом — GZT.ru). Вы с этим согласны?
Пока это решение не изготовлено в полном объеме, необходимо изучить мотивировочную часть, проанализировать ее применительно к нашей практике и только после этого делать выводы.
Из того же, что КС, со слов журналистов, не признал неконституционным право ВАС пересматривать уже вступившие в силу решения, вывод о введении прецедентного права представляется мне несколько надуманным.
А как вы относитесь к появлению прецедентного права в России?
Очень осторожно. Это сложный вопрос и, как мне кажется, он находится не столько в плоскости практики, сколько серьезного теоретического анализа. Данная идея должна быть концептуально изучена авторитетными научными организациями с учетом базовых принципов существования этого института и возможностей его внедрения. И только потом, имея ряд научных заключений, законодатель должен принимать решение. Если оно будет в пользу прецедента — будем его применять. Но в любом случае, когда происходят столь глубокие изменения, то должны быть очень объективные, очень глубокие теоретические выкладки.
Высказываются опасения, что прецедентное право в России может быть опасно из-за наличия фактора коррупции. Ведь прецедент сможет позволить закреплять практику, которая противоречит законам.
Мне кажется, что данная опасность преувеличена, точнее — видится не там, где она существует на самом деле. Безусловно, все решения должны выноситься в рамках действующего законодательства. И тут важно понимать, что в подавляющем количестве случаев правовая неопределенность возникает не в результате действий судов — она возникает с момента появления того или иного законодательного акта и норматива, который суд обязан учитывать и применять.
И с моей точки зрения, чем больше диспозитивных норм (оставляющих решение на усмотрение — GZT.ru) в том или ином законе, тем больше может быть проблем в его применении. Если же законодательство ориентируется на разумный императив (нормы прямого действия — GZT.ru), то суду уже рассуждать не о чем. Судебное усмотрение нередко порождается правовой неопределенностью, а она вытекает из того законодательства, которое, увы, сегодня, существует. Поэтому и встречаются такие ситуации, когда судебная практика в течение нескольких лет была одна и вдруг внезапно изменилась решением вышестоящей инстанции. Это же не говорит о том, что суды все это время заблуждались или действовали умышленно. Суды так воспринимали закон, который, как оказалось, можно через два-три года толковать по-другому.
Именно в этой правовой неопределенности кроется главная опасность, и ее необходимо устранять — тогда для коррупции просто не будет существовать «условно-законных» лазеек. Не случайно по поручению президента сегодня ведется работа по ревизии действующего законодательства с целью выявления и искоренения подобных норм.
Но заинтересованность судей нельзя исключать. Можно как-то препятствовать появлению в суде не совсем порядочных людей и контролировать непредвзятость уже работающих?
С мая прошлого года, с переездом в новое здание, мы перешли на новую автоматическую систему судопроизводства, которая не позволяет заинтересованным сторонам направить дело «нужному» судье. Судью, который будет рассматривать дело, выбирает компьютерная программа в случайном порядке.
Для того же, чтобы устроиться в суд помощником или секретарем, кроме прохождения определенного конкурса, нужно пройти ряд собеседований. Однако, несмотря на такой многоступенчатый отбор, опасность того, что в суд на технические должности сотрудников аппарата попадет человек с определенными интересами, безусловно, остается. При этом кадровая служба суда лишена действенных инструментов для более серьезной проверки всех кандидатов на госслужбу. Некоторое время назад я ставил вопрос о создании в судах службы собственной безопасности, однако пока эта идея не получила отклика.
Сейчас много говорят о том, что кризис ломает старые модели управления и появятся новые. В судебной системе может что-то измениться?
Судебная система — не параллельный мир, она может и должна учитывать процессы и тенденции, существующие в обществе. Однако любые изменения должны быть очень взвешенными и происходить с обязательным участием представителей самой системы, юридического сообщества, общественности. Вообще же в отношении вопросов реформирования судебной системы, на мой взгляд, должен сохраняться здоровый консерватизм.